История Казахстана и Центральной Азии

1.

М. X. Абусеитова, Ж. Б. Абылхожин, С. Г.
Кляшторный, Н. Э. Масанов,
Т. И. Султанов, А. М.
Хазанов
ИСТОРИЯ
КАЗАХСТАНА
И
ЦЕНТРАЛЬНОЙ
АЗИИ
АЛМАТЫ
“Б1Л1М”
2001

2.

Нэп как недолговременная альтернатива
социально-экономическому и политическому кризису
Итак, ситуация, сложившаяся в регионе, подтверждала общую
картину экономического и политического кризиса, охватившего
страну. Здесь, как и везде, все говорило о необходимости перехода к
новым принципам хозяйственной политики, определяющим стержнем
которой должна была стать идея восстановления нормальных
экономических отношений. В этой связи большевики вынуждены
были отойти от утопических догм революционного романтизма.
Ленин, несмотря на значительное сопротивление партийного
руководства, пошел на исторический компромисс. Основой его
служили более толерантная по отношению к различным формам
собственности политика и осознание невозможности дальнейшего
игнорирования императива товарно- денежных отношений.
Решающий шаг на пути к созданию всеобъемлющей структуры
включенных хозяйственных интересов был сделан на X съезде
Коммунистической партии (март 1921 г.). Именно на нем было
принято решение о переходе от продразверстки к продналогу
(фиксированному налогообложению). Однако эта мера не исчерпывала
всего комплекса реформ, осуществлявшихся в рамках Нэпа. Помимо
радикальных изменений в налоговой политике, быстро пробудивших
крестьянство от всеобщей апатии, были предприняты действенные
акции в целом ряде других фрагментов экономических отношений:
финансах, кредитах, денежном хозяйстве, трудовом законодательстве,
земельной регламентации, арендных отношениях и т. д.
471

3.

Кардинальные меры, осуществленные в рамках нэпа, сразу же
сказались на состоянии народного хозяйства. Вскоре обозначилась
тенденция к его восстановлению. Так, уже к концу 1925 г. уровень
производства промышленной продукции возрос по сравнению с 1920
г. в 5—6 раз и достиг примерно 2/3 довоенного уровня. В действие
было введено более 60 % предприятий промышленности против 17 %
в 1921 г. Свидетельством налаживавшегося благополучия в экономике
стали бесперебойно функционировавшие железные дороги. Помимо
старых магистралей в активную эксплуатацию вступили вновь
построенные ветки Петропавловск — Кокчетав, Славгород —
Павлодар, а также Семипалатинский участок Омской железной
дороги. Восстанавливался речной транспорт, работа которого заметно
оживилась на таких водных артериях, как Иртыш, Амударья,
Сырдарья, Урал94.
Подъем наметился и в сельском хозяйстве. В традиционно
зерновых районах Уральской, Акмолинской и Семипалатинской
губерний был достигнут уровень 1913 г. Стала выходить из кризиса
животноводческая отрасль. В Казахстане по сравнению с 1922 г.
поголовье скота в 1925 г. удвоилось, постепенно восстанавливалось
кочевое скотоводство95.
Быстрые результаты дал нэп и в Туркестане. В 1924 г. здесь
работало уже 35 хлопкозаводов. Стоимость валовой продукции
хлопкоочистительной промышленности за один только год (с 1923 по
1924 г.) возросла почти на 40 млн. руб., что составляло 60 % базового
1913 г. Валовая продукция всей промышленности Туркестана достигла
80 % довоенного уровня. Годовой оборот промышленности и торговли
в 1923 г. увеличился по сравнению с 1922 г. в 2,3 раза (с 59 млн. руб.
до 133 млн. руб.)96.
Чрезвычайно высокие темпы роста демонстрировало сельское
хозяйство края. Ситуация к лучшему изменилась здесь буквально за
один год. Так, в 1923 г. площади сельскохозяйственных посевов
увеличились на 632 тыс. дес., что позволило достигнуть 50 %
довоенных показателей. Стоимость всей продукции сельского
хозяйства Туркестанской АССР возросла более чем на 30 млн. руб.
Восстанавливались довоенные посевы хлопчатника. В 1923 г. им было
засеяно в 3 раза больше площадей, чем в 1922 г.
Либерализация экономической жизни вызвала некоторые
изменения и в общественно-политической сфере. Как уже отмечалось,
в 1918—1919 гг. в Туркестане были ликвидированы суды казиев и
конфискованы вакуфные земли. Это подстегнуло басмаческое
движение, особенно в Ферганской долине, где ислам
472
I
1

4.

имел традиционно развитую инфраструктуру - в области на каждых
325 человек приходилась одна мечеть97.
В июле 1922 г. ТуркЦИК с директивной подсказки Средаз- бюро
ЦК РКП(б) выправляет свои “ошибки по забеганию вперед”. Его
декретами вакуфные земли были возвращены мечетям, а шариатские
суды вновь стали отправлять свои функции (в 1925 г. только в
Узбекской ССР их насчитывалось 85). Благодаря этим акциям
социальная база басмачества, идеологами которого выступала и часть
мусульманского духовенства, стала несколько сужаться. О снижении
уровня басмачества свидетельствовали не только такие факты, как
отказ от борьбы многих курбаши и их отрядов, но и оживление
хозяйственной жизни в Фергане — этом крупнейшем регионе военнополитической оппозиции. В 1923 г. по сравнению с 1922 г. посевные
площади под хлопчатником увеличились здесь в 5 раз98.
Политика в отношении религии со стороны власти в первой
половине 20-х гг. стала более терпимой. В своих тезисах “Об антирелигиозной пропаганде в условиях Туркестана” VII съезд Компартии республики (март 1923 г.) призвал не выпячивать воинственный атеизм, если он “в той или иной степени...мешает задаче
сближения Советской власти с трудящимися”99. Наряду с восстановлением шариатских судов и вакуфных владений власть
официально санкционировала право на отправление религиозных
обрядов и праздников. Если сразу после установления Советской
власти в Туркестане “во избежание разнобоя в выходных днях и
оснований для национально-религиозной вражды” день отдыха
устанавливался в среду (в память о революции 25 октября 1917 г.), то в
начале 1921 г. ЦИК Советов ТАССР принимает по этому поводу
новый декрет. В нем констатировалось, что подавляющее
большинство населения Туркестана принадлежит к коренным
народам, т. е. мусульманам. В этой связи еженедельным днем отдыха,
обязательным для всех служащих, занятых в советских, общественных
и частных учреждениях, предприятиях и хозяйствах, объявлялась
пятница100.
В июне 1925 г. СНК Узбекской ССР утвердил порядок “О революционных праздниках, особых и еженедельных днях отдыха”.
Согласно ему, наряду с революционными праздниками и Новым годом
(1 января) устанавливалось девять мусульманских праздничных дней
— окончание уразы, курбан-байрам и др. (трудящиеся- мусульмане
могли в эти дни не выходить на работу, но без сохранения в эти дни
зарплаты)101. Компромиссы, на которые в годы нэпа власть пошла в
области конфессиональной полити
473

5.

ки, способствовали тому, что часть мусульманских священнослужителей стала поддерживать ее акции. В конце января 1924 г.
съезд улемов (исламских богословов) Западной Бухары принял
резолюцию, в которой говорилось: “...басмачи ложно прикрываются
делом защиты ислама, но это злой обман басмачей. Курултай улемов
раскрывает и говорит: басмачи не защитники, а отверженные враги
ислама”102.
Духовенство поддержало и земельно-водную реформу начала 20х
гг. В своих пятничных проповедях священнослужители одобряли ее
проведение, трактуя эту акцию как соответствующую сурам Корана и
шариату. “...Баи, имеющие много земель, сами должны отдавать свои
земли безземельным дехканам. Если они сами не отдадут земли,
накопленные путем всяких хитростей и обманов, то раздел земель
правительством и пользование дехканами этими землями не является
запрещенным”, — говорилось в воззвании ко всем мусульманам
председателя Ташкентского духовного управления Мулла Абдул
Хафиз Махдума и группы членов управления103.
Динамика, обозначившаяся в народном хозяйстве региона,
свидетельствовала не только о начавшемся выходе из кризиса, но и о
том, что тенденции стагнации и упадка все больше уступали место
процессам позитивной направленности. Однако самым обнадеживающим было то, что восстанавливался приоритет рыночных, товарно-денежных связей, а структура отношений собственности обрела многоукладный характер. И именно сосуществование различных форм собственности (социалистической, частной,
кооперативной, государственно-капиталистической и т. д.), их
конкуренция и воспроизводственная взаимозависимость являли
собой тот ряд факторов, который сообщал наиболее сильный
импульс поступательному движению народного хозяйства. Эта же
тенденция определила и некоторую либерализацию общественнополитической жизни.
Свертывание нэпа
Ориентация на философию нэпа как более позитивную модель
реформирования общества оказалась недолговременной. Уже со
второй половины 20-х гг. большевистское государство, несколько
оправившись от экономического и политического коллапса, начинает
отходить от идеологии нэпа, вновь переводя свою политику в строгий
вектор заданного Октябрем развития. Именно в этот период,
апеллируя к классовому сознанию трудя
474

6.

щихся, а наделе — все к той же паупер-люмпенской психологии масс,
режим стал исподволь проводить регулятивные акции, прямо
порождавшие разрушительно-хаотические процессы в механизме
функционирования и воспроизводства традиционной структуры,
организации ее социокультурных и институциональных приоритетов,
сложившемся порядке экосистемных принципов организации социума,
т. е., обобщенно говоря, в системе жизнеобеспечения этноса.
Функционировавшую тогда традиционную структуру можно
образно представить как своеобразную социально-экономическую
экосистему, где все элементы — общинные и внеобщин- ные
образования, т. е. хозяйства рядовых общинников, зажиточных
земледельцев и скотоводов, мелких и средних баев, а также баев, так
называемых полуфеодалов, занимали отведенную им в процессе
производства нишу. И, следовательно, все они были функционально
значимы и выполняли свою роль в воспроизводстве всей целостности
структуры. Иначе говоря, реальная данность каждого из них служила
гарантом жизнеобеспечения всего социума, сохранения его экологии.
Устранение или силовое блокирование любого из этих элементов были
сопряжены
с
разрывом
производственных
(экономических)
взаимосвязей и, как следствие, порождали процессы, разрушавшие
отлаженный в ходе длительного социального освоения природных
пространств механизм самоорганизации и самовоспроизводства
традиционной структуры.
Приведем на этот счет наиболее типичные иллюстрации и
обратимся в этой связи к скотоводческому хозяйственному комплексу.
Допустим, случился джут и кормовое поле покрылось заледенелым снежным настом. Обычно в такой ситуации скотоводческие
общины обращались к крупному баю и тот (естественно, не
безвозмездно) предоставлял им конский косяк, который прогонялся по
пастбищу в целях разрыхления наледи. Благодаря такому
воспроизводственному контакту общины в этой экстремальной
ситуации спасали свой скот от бескормицы и, следовательно,
выживали. Когда же байские хозяйства были ликвидированы,
общинам во время джута стало попросту не у кого просить помощь, т.
е. они оказывались обреченными.
Другой линией воспроизводственных связей в традиционной
структуре служили так называемые саунные отношения (от слова
“саун” — доить). Суть их заключалась в том, что баи, приумножившие
свой скот подчас до беспрецедентной численности, пе
475

7.

редавали часть его общинам. Весь этот скот вместе с возможным
приплодом оставался собственностью крупного бая, но за его выпас
общины могли оставлять себе молоко и шерсть. Безусловно, саун имел
достаточно выраженный кабальный характер. Однако важно было то,
что, получая байский скот в саун, многие общины обретали
единственно доступную для них возможность добрать общинное стадо
(отару) до такой численной концентрации (оптимума), в рамках
которой только и можно было осуществлять воспроизводство средств
производства и производство необходимого продукта, т. е. обеспечить
“экономику выживания”.
Мы привели здесь лишь два примера. Но в рамках традиционной структуры действовало огромное множество воспроизводственных экономических связей. И все они являлись своеобразными нервами хозяйственно-технологического организма. Задень
любой из них — и это больно ущемит весь организм. Государство
же своей “классовой” политикой не то что задевало, а нещадно
разрывало эти воспроизводственные “нервы”, обрекая действующую хозяйственную систему на паралич.
Небольшой экскурс в область социально-экономических отношений, имевших место в казахском ауле, позволяет нам далее
понять, почему силовые регулятивные акции, проводимые государством в 20-х гг., были нереальны и разрушительны по своему
содержанию. Для получения наиболее целостного представления
поданному вопросу рассмотрим несколько подробнее итоги кампании
по конфискации скота у крупных хозяйств.
Идея экспроприации зажиточных и крупных хозяйств проистекала из самой природы государства с ее приматом классовых
интересов. Поэтому с самого начала установления новой власти
мотивы классовой борьбы постоянно вынашивались в умах проводников “пролетарской” политики. Еще весной 1919 г. Ленин, отвечая
на вопрос казахстанцев — делегатов VIII съезда РКП(б), каким
образом можно подорвать экономическую силу баев в ауле, прямо
напутствовал: “Очевидно, вам придется раньше или позднее поставить
вопрос о перераспределении скота”104. Вопрос о конфискации скота у
крупных баев ставился и на III областной партийной конференции
Казахстана в марте 1923 г. Однако осуществлявшаяся в то время
стратегия нэпа, направленная на выход из экономического и
политического кризиса, возникшего в результате осуществления
бестоварной
утопии
военного
коммунизма,
сдерживала
экспроприационные действия коммунистических радикалов. Выбирать
приходилось между возможным экономическим хаосом и
идеологической догматикой. Система, еще не
476

8.

оправившаяся от кризисного шока, вынуждена была придержать свой
классовый натиск. Но уже к концу 20-х гг. идея экспроприации
крупных скотоводческих хозяйств вновь признается актуальной, что
выразилось в принятии Декрета о конфискации крупных баев —
полуфеодалов (27 августа 1928 г.), в соответствии с которым
экспроприации было подвергнуто более 1 тыс. хозяйств, у которых
конфисковано 144 745 голов скота (в переводе на крупный).
Экспроприационные акции были развернуты и в земледельческом
хозяйственном комплексе. Так, в ходе проведения земельной реформы
1924—1925 гг. в Ферганской, Ташкентской, Самаркандской и
Зарафшанской областях земля, рабочий скот и сельскохозяйственный
инвентарь были изъяты у 25 904 хозяйств. При этом у 16 490 хозяйств
“нетрудового типа” земля была изъята полностью, т. е. фактически они
были ликвидированы105. В кампанию 1928—1929 гг. по устранению
нетрудового землепользования в Кашкадарьинской, Сурхандарьинской
и Хорезмской областях Узбекской ССР было ликвидировано 2088
хозяйств106.
Земельно-водная реформа была проведена в 1927—1928 гг. в
Южной Киргизии. В результате ее ликвидировалось около 500
хозяйств, а 3,5 тыс. их подверглись, как писалось в документе тех лет,
ущемлению (т. е. частичному изъятию земли, скота и инвентаря)107.
Все конфискованные земли передавались чайрикерам (издольщикам),
безземельным и малоземельным дехканам. В Узбекской ССР в ходе
земельно-водной реформы наделы получило 94 551 такое хозяйство, а
на юге Киргизии — 18 587108.
В ходе проведения реформ игнорировался тот факт, что в условиях действовавшей хозяйственной структуры простое перераспределение земли само по себе еще не устраняло разворачивавшихся по этой линии противоречий. Получение земли без возможности ее хозяйственной утилизации мало что давало, в том числе и
в плане смягчения процессов расслоения (хотя послере- форменные
статистические сводки, выстроенные по формальным признакам:
увеличение землепользования у одних и его уменьшение у других, —
как будто бы опровергали это). Чтобы такая возможность состоялась,
хозяйство, помимо всего прочего, должно было располагать
вторичными производственными ресурсами, в данном случае тягловой
силой (т. е. рабочим скотом), сельскохозяйственным инструментарием,
семенами и т. д. Между тем бедняцкие, маломощные, да и часть
середняцких хозяйств (т. е., собственно, основные получатели
перераспределенных земель) испытывали в этом отношении
острейший дефицит. Поэтому не
477

9.

случайно, что значительные площади пахотнопригодных земель,
переданные чайрикерам и маломощным хозяйствам, ими просто не
засевались (например, в Ташкентской области было не засеяно 35,2 %
земли, в Ферганской — 31,1, в Самаркандской области - 48,8 %)109.
Значительные масштабы недосева обусловливались и тем, что с
ликвидацией зажиточных и крепких хозяйств были существенно
сужены возможности арендных отношений. Дехканам стало просто не
к кому обращаться по поводу займа семенного материала, аренды
рабочего скота или сельхозинвентаря. Органы советской власти
предоставить им такую возможность, естественно, не могли. Устранив
традиционных сельских “доноров” из системы сложившихся
воспроизводственных связей, власть была не в состоянии чем-либо
заполнить освободившиеся ниши какой-либо альтернативой. В
результате образовались разрывы в хозяйственно-организационных и
технологических связях, что, понятно, негативно сказывалось на
экономике дехканского хозяйства в целом.
Итак, государство, верное принципам классовой нетерпимости,
делало ставку на ограничение, а затем и полную ликвидацию
зажиточных и экономически крепких хозяйств. Образно говоря, их
“выдергивали” из сложившейся социально-экономической экосистемы,
опустошая занимаемые ими ниши, что приводило к обвальному
разрыву хозяйственных взаимосвязей и разрушению экономического
организма, а если более широко, то всей системы жизнеобеспечения
этноса. Именно в этой страшной логике вызревали предпосылки
грядущей демографической катастрофы.
В одном из выступлений Ленин высказал следующее откровение:
“Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы
еще вернемся к террору, и к террору экономическому”110. И вскоре к
нему действительно вернулись, дополнив экономическое насилие
насилием политическим. В конце 20-х гг. крестьянство Средней Азии и
Казахстана познало ужас “чрезвычайных” заготовительных кампаний,
вылившихся в форму прямых экспроприаций, а затем и в массовые
политические репрессии. Вакханалия насилия и чиновничьего
произвола захлестнула аул, кишлак и деревню. По далеко не полным
сведениям, только в Казахстане в этот период к административной
(конфискации, штрафы, лишение избирательских прав и т. д.) и
уголовной (аресты, ссылки и т. д.) ответственности были привлечены
56 498 человек. На заседании бюро Казкрайкома ВКП(б) в начале
января 1930 г. сообщалось, что с 1 октября 1028 г. по 1 декабря 1929 г.
были приго
478

10.

ворены к расстрелу 277 человек (вероятнее всего, данные занижены).
Только по трем округам (Акмолинскому, Петропавловскому и
Семипалатинскому) в 1928/29 и 1929/30 гг. было взыскано штрафов и
изъято имущества на более чем 23 млн. руб., конфисковано скота — 54
тыс. голов, хлебных запасов — 630 тыс. пуд., различных строений —
258 ед.1П
Сильнейший удар нанесла казахскому хозяйству силовое оседание скотоводов — кочевников и полукочевников. Ее идеология
тесно увязывалась с полной трансформацией хозяйственных форм.
Иначе говоря, пути прогресса казахского крестьянства виделись
исключительно в административно направляемой эволюции
скотоводческого хозяйства в земледельческое или стационарное
животноводческое (так называемое социалистическое отгоннопастбищное). Между тем государству, опиравшемуся на
неразвитые, фактически доиндустриальные производительные
силы, радикальное преобразование традиционного аграрного
фундаментализма, было, конечно же, не под силу. Кроме того,
следовало учитывать, что кочевничество являло собой отнюдь не
примитивный (как это многим представлялось), но чрезвычайно
сложный тип хозяйственно-культурной деятельности с непростой
организацией.
Принципиально важно было то, что в тех условиях кочевое
скотоводство сохраняло свою экологическую рациональность.
Пастбищно-кочевое скотоводство являлось именно тем типом
хозяйственно-культурной деятельности, который на том доиндустриальном уровне развития производительных сил единственно
только и могло интегрироваться, вписаться в аридную среду, каковой
представлялась территория Казахстана. Только через номадный
(кочевой) способ производства можно было относительно эффективно
освоить гигантские пустынные и полупустынные ландшафты, т. е.
социально адаптировать обширное аридное пространство. Наряду с
этим необходимо подчеркнуть, что в то время кочевое хозяйство еще
не исчерпало своего экономического потенциала, оставаясь во
многом экономически целесообразной системой. В пределах
фактора аридности способность гармонично “влиться” в среду
обитания одновременно означала и возможность ее экономически
продуктивного освоения. И наоборот, отторжение природной
средой неадекватных хозяйственных вторжений (наподобие
целинной эпопеи) неминуемо вызывало если и не полное
блокирование, то во всяком случае сильную нейтрализацию
желаемых экономических целеполаганий. Однако все эти моменты
в одних случаях воспринимались как досадные ме
479

11.

лочи, которые можно попросту не замечать, а в других — выдавались
за злобный имидж, выдуманный некоей националистической
оппозицией, или “великодержавными шовинистами от науки”.
Как показывают источники, кампания по переводу кочевых и
полукочевых хозяйств к оседлости имела следующую динамику: 1930
г. - 87 136, 1931 г. - 77 508, 1932 г. - 77 674 и в 1933 г. - 24 2208
хозяйств. Для проведения коллективизации и оседания наряду с
местными “коллективизаторами” Казкрайком привлек 8 тыс. рабочих.
Кроме
того,
в
республику
было
направлено
1204
“двадцатипятитысячника”
из
Москвы,
Иваново-Вознесенска,
Харькова, Ленинграда. Энтузиасты из города часто понимали смысл и
сам механизм оседания весьма утрированно. Часто для них это
означало стягивание с огромного радиуса сотен и сотен хозяйств в
одно место (подчас лишенное достаточных кормовых и водных
ресурсов). Следствием подобного скопления было то, что скотоводы
лишались хозяйственного простора и возможности маневрировать
стадами в поисках воды и корма. Очень быстро, войдя в
революционный раж, “посланцы партии из далеких краев” пошли в
своем примитивизме еще дальше. Подразумевая под оседанием
организацию стационарных поселков, они стали насаждать в Степи
такой тип расселения, который до точности повторял планировку
российской деревни. Для этого многочисленные юрты прямо на снегу
выстраивались в идеально правильные квадраты. Бывало, что для
построения квартала не хватало юрт, что, видимо, удручало
эстетствующих прогрессистов. Тогда сгонялись еще несколько аулов
(т. е. общин), юрты которых дополняли “деревенские улицы”,
призванные носить имена товарищей Кагановича, Розы Люксембург
или “вождя всех трудящихся Казахстана тов. Голощекина”.
Огосударствление отношений собственности:
завершение тоталитарной эволюции государства
Новый режим хозяйствования (нэп) воспринимался в 20-х гг. как
долговременная политическая стратегия. Именно в ее рамках виделось
решение проблем индустриализации, кооперирования крестьянства,
повышения материального благосостояния и культурного уровня
народа.
480